«Арабов писал сценарий, умирая»: Водолазкин о работе над фильмом «Авиатор»

Писатель Евгений Водолазкин признаётся, что никогда всерьёз не думал об экранизации «Авиатора».

«Мне это казалось вещью невозможной и, может быть, даже не очень нужной.

Я думал, что экранизировать “Авиатора” — это примерно в той же плоскости задача, что и экранизация телефонной книги», — говорит он.

Первые предложения касались сериала, были написаны несколько сценариев, честно повторявших сюжет романа, но «большого впечатления» они не производили.

Отношение Водолазкина к сериалам вообще довольно сдержанное.

Он сравнивает их с комедией дель арте, где «одни и те же персонажи играют каждый раз какой-то новый сюжет».

Такой формат, по его словам, может быть удачным, но не для произведений «энергии целого».

Примером он приводит «Сто лет одиночества»: «Это — гениальное произведение, и оно обладает энергией целого... А в сериале восемь серий потихоньку рассказывают о том, о сем… но вот этого сногсшибательного воздействия — его нет».

Решение включиться в работу над фильмом появилось, когда стало ясно, что речь идёт о полном метре, а не сериале, и после знакомства с продюсером Сергеем Катышевым.

Водолазкин увидел в нём «большую энергию, волю к осуществлению своих идей и абсолютно правильное понимание моего романа».

К моменту, когда писатель присоединился, это был уже пятый по счёту сценарий, и ни один предыдущий его не устраивал.

Всё изменилось с приходом Юрия Арабова, который и написал окончательную версию.

Эта совместная работа проходила в трагических обстоятельствах: «Он умирал. У него была последняя стадия рака… Наше общение происходило по зуму: он лежал на кровати, а над ним висела видеокамера.

Держался очень достойно».

Арабов, говорит Водолазкин, был «не сентиментален» и очень прямолинеен, но именно ему удалось создать «хороший сценарий, полноценный», который впервые устроил и продюсера, и автора романа.

Следующим ключевым этапом стало появление Егора Кончаловского.

«Прекрасный профессионал и неравнодушный человек», — так характеризует его Водолазкин.

Режиссёр начал с жёсткого кастинга: актёров проверяли в разных сценах — «любовную сцену, ссору, унижение, расставание», просвечивая каждого «рентгеновским образом». Главной задачей было найти Платонова.

Эту роль в итоге сыграл Александр Горбатов, которого Водолазкин называет «очень глубоким человеком» и считает идеальным воплощением героя.

Доктора Гейгера сыграл Константин Хабенский, и именно «масштаб Хабенского как актёра» превратил его персонажа из конфидента Платонова, как в книге, в полноценного соперника, усилив драматургию.

В фильме расширяется и образ Желткова, которого Евгений Стычкин сыграл «как мачо, который хочет быть всюду первым, но знает, что болен и через полгода превратится в труху», скрывая страх «под маской бодряка».

Самым сложным при переносе романа на экран Водолазкин считает не работу с сюжетом, а попытку сохранить главные идеи.

«В фильме невозможно давать 20-минутные диалоги и монологи, чтобы что-то объяснить.

Необходимо выбирать ключевые точки… Не сто слов, а десять, но самых точных», — говорит он.

При этом «месседж» остаётся тем же: «Это фильм о покаянии. Ответ на вопрос, зачем герой приходит снова в этот мир».

Конфликты в сценарии смещены, столкновение Платонова и Гейгера становится острее, но кино, подчёркивает писатель, «и не должно быть конспектом книги».

По словам Водолазкина, в работе с Кончаловским они быстро нашли общую «оптику». «Были нюансы, где мы расходились, но противоречия, как писали в советских учебниках, не были антагонистическими», — иронизирует он.

Режиссёр переработал сценарий, и автор романа участвовал в этих доработках: спорили, но «всякий раз приходили к консенсусу».

Фильм в итоге задумывался как нечто среднее между артхаусом и блокбастером: «Серебряный век обозначен пунктиром. Этот пунктир не превращает фильм в артхаус — он даёт настроение, правильную атмосферу, верный код для восприятия».

Разговор о времени и памяти в «Авиаторе» выводит Водолазкина на фигуру Дмитрия Лихачёва.

Тот, вспоминал он, придавал огромное значение звукам и запахам Петербурга и к концу жизни ощущал себя человеком, вышедшим из своего времени.

«Он… сказал, что у него нет друзей. Они все уже ушли, а новые не появляются», — рассказывает Водолазкин, называя память «точкой опоры в прошлом».

Страшной он считает не саму память, а крайности: «Страшнее всего крайность — всё забыть или всё помнить».

Лихачёв, вспоминает писатель, говорил, что с какого-то момента начал оценивать свои поступки с точки зрения того, как будет вспоминать их в старости: «Ничто не доставляет такой боли, как наши проступки в прошлом, в которых уже ничего изменить нельзя. И чтобы эту боль уменьшить, надо стараться всегда вести себя порядочно».

От него же Водолазкин цитирует мысль: «Зло не имеет субстанции, зло — это только недостаток добра. Бороться со злом методами зла — бессмысленно… Увеличивай сумму добра — и это будет лучшая борьба со злом».

Размышляя о верных экранизациях, Водолазкин скептичен к идее «полного переноса» книги в кино.

«Нельзя средствами одного вида искусства передать полностью произведение другого вида искусства. Условно говоря, нельзя ансамблем ложкарей сыграть “Лунную сонату”», — говорит он.

При этом он спорит с Василием Шукшиным, считавшим, что кино ничего не добавляет к «Анне Карениной» или «Войне и миру»: по мнению Водолазкина, кино способно «выхватить уголок бытия», недостаточно освещённый в книге, и направить на него весь свет.

Литература, по его словам, объясняет, кино — показывает, и в идеале «они должны работать в паре», создавая «новую гармонию».

Съёмочная площадка стала для писателя отдельным опытом.

Он приходил туда не как контролёр, а как человек, который «по-детски счастлив на этом празднике»: «Мне нравилось, как бытие, которое я придумал, обретает плоть, конкретное выражение: люди, предметы, улицы — всё это начинало оживать».

Историю с финалом фильма он называет общей работой: «Там многие стояли с гаечными ключами».

Для него это был первый случай настоящего сотворчества: «Писатель — существо одинокое… На самом деле человек всё делает один».

В этом смысле фраза Алексея Германа-старшего о том, что «в кино занято слишком много людей, чтобы оно было искусством», кажется Водолазкину полемическим преувеличением, в котором, однако, «что-то есть».

В целом же, рассуждая о герое «Авиатора», Водолазкин говорит не об истории и политике, а о человеке и его времени: «Человек — существо свободное, и свою свободу он осуществляет всякий раз, когда выбирает между добром и злом. Чего он не может выбирать — так это место и время своего рождения… я хотел бы предостеречь всех от пробуждения не в своём времени», — добавляет он, смеясь.